Общество гурманов: [сборник] - Джеймс Блэйлок

Он лихорадочно взялся за работу, торопливо перенося на бумагу вихрь охвативших его впечатлений: слова сами рвались на волю. Никогда еще его ум не работал с такой ясностью и живостью, и каждая выходившая из-под карандаша фраза сверкала изяществом и тонким остроумием, гранича с поэзией. Он заметил, что лицо само собой расплывается в широкой улыбке, скорее напоминающей гримасу, и, озадаченный этим явлением, плотно сжал губы. Тут ливень забарабанил с удвоенной яростью, и Сент-Ив стал смотреть на капли воды, падающие на землю в свете газовых фонарей в этот ненастный лондонский вечер, восхищаясь чудом ниспадающей с небес воды и наслаждаясь новообретенной остротой слуха, благодаря которой мог различить звук каждой капли на фоне общей ритмичной мелодии дождя. Его посетила мысль, что можно вернуться в трактир вплавь в толще дождевых капель, и он громко рассмеялся.

Он попросил еще пинту портера и тарелку очищенных грецких орехов, которые принялся жадно поедать один за другим, не переставая восхищаться их формой. Каждая прихотливо изогнутая половинка ореха точно копировала вторую, в обе ловко соединялись вместе и плотно укладывались в скорлупу, укрытые от непогоды, — в точности как он сам, сидя в своем кресле, смеялся над бушующим за окном ливнем. В Диогеновых бочках нет ничего глупого. Гилберт это понял. Это естественный дом, как скорлупа грецкого ореха или раковина улитки. Сент-Ив задумался о пчелах с их ульями, о черепахах с их округлыми панцирями, о ласточках и осах с их гнездами из глины. Весь мир лишь бочка, перефразируя слова поэта, и не в этом ли и заключается глубочайший смысл.

Достав брошюру из лавки на Холланд-роуд, он внимательнейшим образом изучил различные бочки и многочисленные встраиваемые в них приспособления. О, бочки, эти удивительные творения, каждая — произведение искусства, и вдобавок годятся для морского плавания. Тут ему вспомнились жизнерадостные бочкари в фиолетовых шляпах у паба «Сорока и пень», и он ощутил приступ тоски, природу которой сам не мог точно определить. «Мы-то знаем», — пробормотал Сент-Ив, кивая. Радость знания и решимость переполняли его. «А что же такое ему определенно известной» — задумался он, но не сумел облечь знание в слова. Слишком оно было необъятно, и выразить его — как объяснить небо.

Тут он отвлекся, обратив внимание на карманные часы, лежащие на столе рядом с опустевшей кружкой, — он сам не помнил, когда успел их достать. Идеально круглая форма часов завораживала, ведь это тоже своего рода бочка, идеально облекающая механизм — все эти хитрые шестеренки и пружинки, живущие собственной жизнью, стоит раз запустить их в движение. Перед его мысленным взором предстало округлое существо, состоящее из шестеренок и пружин, выкарабкивающееся из корпуса часов, словно краб-отшельник из ракушки, и отправляющееся на поиски более просторного пристанища. Какая элегантная получилась бы иллюстрация, если бы художнику удалось уловить самую суть — и тут его охватило чувство, что вот-вот он постигнет ту самую суть.

Он открыл крышку часов и встретился взглядом с Элис, фотография которой была вставлена в крышку изнутри.

Сент-Ив поспешил захлопнуть часы, успев заметить, что стрелки приближаются к одиннадцати; его исследования продолжались уже почти три часа. Он попросил еще кружку портера и, как только ее принесли, торопливо развернул еще один пакетик порошка, высыпал его на пену и слизнул, наслаждаясь вкусом. Пять порошков в первый же день — стало быть, до опасной дозы еще далеко; при этом следует отметить, что порошок, несомненно, придает уму необыкновенную четкость и ясность. Седалищный нерв больше о себе не напоминал, и Сент-Ив решил и впредь держать его в узде.

«Когда же Диоген открывает свою лавку утром?» — задумался он, поскольку его охватило желание немедленно закупить еще порошка, и по-больше. Стоимость годового запаса рассчитать несложно: 1460 пакетиков, делить на восемь за крону, и четыре кроны на фунт — что-то порядка сорока пяти фунтов, еще останется несколько шиллингов. Как ему доподлинно известно, Гилберт платил вдвое больше за ящик французского вина — хорошего вина, никаких сомнений, но в данных обстоятельствах «хорошее» становилось сомнительным качеством, ведь вино притупляло рассудок и…

— Вы себя хорошо чувствуете, сэр? — спросил его бармен, и Сент-Ив осознал, что разговаривает сам с собой вслух и, видимо, уже довольно долго.

Дерзость бармена неожиданно разозлила его, и он чуть не сделал ему выговор. Однако гнев мгновенно улетучился, и на смену ему пришла снисходительная мысль, что бедный невежа вряд ли заслуживает внимания, ведь он просто проявляет учтивость. Даже захотелось дать бармену пакетик порошка, но Сент-Ив быстро передумал. Пока нет достаточного запаса, нужно беречь свое.

— Прекрасно, как никогда, — сказал он и вручил бармену свой зонт со словами: — Это вам за беспокойство.

Затем Сент-Ив взял с вешалки сюртук, убрал карандаш и записную книжку в карман и вышел во внутренний двор, вдыхая восхитительный аромат благодатного ливня. Он взглянул на небо, подивился облакам, разнообразию их форм, равно как и фантастическим очертаниям просветов между ними. Одни плыли по небу совсем низко, другие высоко — как им, черт возьми, заблагорассудится. «Что есть облако, — думал он на ходу, — как не эфирная бочка с дождем, плывущая в небесах».

Его осенило, что нужно достать записную книжку, найти место под крышей и немедленно записать эту мысль, но сейчас, на просторе, его влекла вперед неумолимая сила, бурлившая в жилах. Он прошел по Нижней Темз-стрит, у подножия холма Фиш-Стрит-Хилл, откуда струился мощный дождевой поток, и немного постоял в нем, внимательно наблюдая за тем, как вода заполняет его ботинки; колокола на церкви Святого Магнуса-Мученика отбили полночь.

Фиш-Стрит-Хилл — многообещающее название само по себе.

— Ха! — крикнул он, вскинув вверх руки и воздев лицо к небесам. Он пошел наискосок по Кинг-Уильям-стрит. Дождевая вода струилась по его лицу, стекала под рубашку через расстегнутый воротник, капала с кончиков пальцев. Вода шумела в желобах вдоль крыш и хлестала из отверстий водосточных труб, вливаясь в общий поток. На его глазах улицы буквально превращались в полноводные ручьи — притоки, несущие свои воды в великую Лондонскую реку и дальше, в море, колыбель всей жизни на Земле…

С превеликим удивлением он обнаружил, что на него смотрит огромная жаба, восседающая над дверью трактира «Полжабы». Он не помнил, сколько прошло времени, не помнил, куда шел, с тех пор как услышал полночный звон колоколов.

ВЛАЖНЫЕ СНЫ

Он очнулся чуть позже и обнаружил себя в невероятно чистой широкой реке. Далеко внизу, в толще воды, в